Причастный бытию блажен.
И. Гёте

Перелистывал ласково, бережно
Лес страницы желтеющей юности
И плескался с циничной угрюмостью
В ливнях. Жизнь октябрём не измеришь, но

Заподозрив тоску флегматичную,
Красноречием боль компенсируя,
Листопадом шафранным вальсируя,
Осень лес разодела в мифичные

Золотые убранства державные
И с чудинкою в голосе клянчила
Подаянья-прощенья – мол, нянчила
Лету в помощь покои дубравные.

Обрамлённый в диковинность царскую,
Лес с подмостков лысеющей вечности
Клял октябрь и в бесчеловечности
Обвинял ураганы бунтарские.

Ночь пришла. Исцарапались дерзкие
Буреломы о ветви колючие,
Перестал лить дождями горючими
День, закутанный в шали имперские.

Ни души. Только стонет сконфуженно
Опрокинутый в ночь черепицею
Дом забытый. Луна круглолицая
Жалкий свет проливает сконфуженно

В дымоход, что по дыму соскучился.
Стонут жалобно ставни суровые.
Спит забор, что костями берцовыми
Врос во мглу. Хмурый сыч нахлобучился

На вершину сосны. Только уханье
Раздаётся. В потёмках журчанием
Отвечает река. Скорбным чаяньем
Дышит дом. Через брёвна шушуканье

Еле слышится. Сны кулуарные
Превращаются ночью в действительность,
И винить ненадёжную мнительность
Нет резона, коль неординарные

Возникают виденья, и слышится
В старых комнатах странное пение.
Дышит дом. У него в средостении
Жизнь иная. От ветра колышется,

Грубо тычется в ставни ветвистая
Полусонная ель любопытная
Ей бы выведать всё. Ненасытная,
Ощетинилась, словно когтистая

Кошка ночи, считая занятными
Невидимок чудные деяния.
Только ночь в серебристом сиянии
Ухмыляется лунными пятнами.