Причастный бытию блажен.
И. Гёте
Перелистывал ласково, бережно
Лес страницы желтеющей юности
И плескался с циничной угрюмостью
В ливнях. Жизнь октябрём не измеришь, но
Заподозрив тоску флегматичную,
Красноречием боль компенсируя,
Листопадом шафранным вальсируя,
Осень лес разодела в мифичные
Золотые убранства державные
И с чудинкою в голосе клянчила
Подаянья-прощенья – мол, нянчила
Лету в помощь покои дубравные.
Обрамлённый в диковинность царскую,
Лес с подмостков лысеющей вечности
Клял октябрь и в бесчеловечности
Обвинял ураганы бунтарские.
Ночь пришла. Исцарапались дерзкие
Буреломы о ветви колючие,
Перестал лить дождями горючими
День, закутанный в шали имперские.
Ни души. Только стонет сконфуженно
Опрокинутый в ночь черепицею
Дом забытый. Луна круглолицая
Жалкий свет проливает сконфуженно
В дымоход, что по дыму соскучился.
Стонут жалобно ставни суровые.
Спит забор, что костями берцовыми
Врос во мглу. Хмурый сыч нахлобучился
На вершину сосны. Только уханье
Раздаётся. В потёмках журчанием
Отвечает река. Скорбным чаяньем
Дышит дом. Через брёвна шушуканье
Еле слышится. Сны кулуарные
Превращаются ночью в действительность,
И винить ненадёжную мнительность
Нет резона, коль неординарные
Возникают виденья, и слышится
В старых комнатах странное пение.
Дышит дом. У него в средостении
Жизнь иная. От ветра колышется,
Грубо тычется в ставни ветвистая
Полусонная ель любопытная
Ей бы выведать всё. Ненасытная,
Ощетинилась, словно когтистая
Кошка ночи, считая занятными
Невидимок чудные деяния.
Только ночь в серебристом сиянии
Ухмыляется лунными пятнами.